РЕАЛИИ РУССКОГО...
РЕАЛИИ РУССКОГО...
Блюз-быль
В полдень позвонил директор Женя, и мы поговорили ни о чём. Затем я спросил:
- Что ты мне можешь сказать про Глеба Фи?
- Почему-то мне подумалось — ты про Фи спросишь…
- Так что скажешь?
- Ты к нему даже не приближайся.
Но я приблизился.
15 сентября 2013 года
В семь утра я выволок на платформу чемодан, набитый открытками (800 штук), книгами (12 единиц хранения), дисками (40), носками (2), и рубашками (2). Спину отягощал рюкзак, забыл с чем, а руку — акустический «Ибанес», купленный мною в Мичигане в середине 90-х на перекрёстке шоссейных дорог в большом, но пустом магазине перед въездом в Эн-Арбор. Только я один там прохлаждался посреди рабочего дня…
На платформе станции города Дзержинска, политого дождичком, никого не стояло. Самый грязный город мира всё-таки! И тут в кармане запел мобильник. Встречающая сторона извинялась за опоздание — электрички, мол, из Нижнего, жди, мол, на вокзале.
Я покатил неподъёмный чемодан, напрягая свои последние шестидесятитрёхлетние силы.
Сел напротив касс и безуспешно попробовал задремать. Народ сновал — молодицы с наушниками, старушки с тележками. Через час появился Фи. Лицо у него пригоже-славянское, черты тонкие, речь связная, сложноподчинённая, полная оптимизма. Последние два дня Фи звонил мне и поднимал градус будущего: «Уверен — будет аншлаг…», « Нет сомнений — ожидается переаншлаг…»
Глеб покатил чемодан по улице. Из неба падал мини-дождь.
Самый грязный город мира производил приятное впечатление. Никакое химическое оружие по улицам не валялось. Заводы давно встали, природа брала назад отобранное человеком. Пролетали певчие птицы.
Мы неоправданно долго тащились по улице, затем сели в автобус.
- Ты что предпочитаешь — принять душ и поспать? Или посидеть и попить чайку для начала? — спросил директор, менеджер, продюсер и антрепренёр начавшегося дела.
- Я в твоём распоряжении на неделю. Мне даже думать не хочется, — ответил я, ещё полный душевных сил.
Мы вышли, переправились через улицу. Засветило солнышко. Остановившись во дворе блочного дома, продюсер ткнул пальцами в домофон и через некоторое время тот ответил хриплым мужским голосом:
- Кто там?
- Это Глеб. Я приехал из Нижнего…
В динамике на железной двери раздался металлический хрип:
- Глеб! Мы тут всё ещё спим!
Чтобы не слышать подробности диалога, я сделал два шага в сторону.
- Хотя бы вещи оставить…
Чемодан и гитара уехали. Я подставил появившемуся солнцу лицо и стал представлять себя буддистом.
Через полчаса мы сидели в фастфудовской чайной местного торгового центра, и пили чай за мой счет. По неуверенным копошениям принимающей стороны в карманах я понял, что у Фи и на кипяток не хватает.
- Мне должны были кинуть денег на карту. Ты посиди, а я пойду, проверю. Банк, я думаю, уже открылся
Глеб ушёл, а я всё глубже погружался в дзэн, радуясь мягкому дивану под задницей и жидкому чаю в чашке.
- Сегодня воскресенье. Всё закрыто, — произнес директор, вернувшись, — Но скоро товарищ приедет на «Тойоте» и всё будет супер.
Мы шли по городу.
- А с этого балкона выступал лётчик Чкалов, — Фи указал на опрятное здание с острыми линиями позднего конструктивизма.
После мы сидели на скамейке в сквере. Перед нами расстилалась площадь. Справа находился Дом культуры, чем-то напоминавший Капитолий из фильмов «Твэнти сэнчюри Фокс».
- Там у нас мероприятие вечером. Я договорился на две тысячи рублей аренды.
За площадью чуть левее по-осеннему желтели деревья. Из-за деревьев донёсся звук барабанной дроби. Время, конечно, шло… Оно, скорее, катилось, но медленно, словно каталка инвалида-вымогателя в вагоне метро. Когда исполнился полдень, Фи сказал:
- Давай в ДК сходим.
- Надо зал посмотреть, — согласился я.
На вахте сидела тётушка. Глеб ей поведал о моём величии, о том, что я учитель Гребенщикова. Тётушка Гребенщикова не знала, но объяснила, куда подняться. Первый этаж ДК занимала ярмарка шуб. Этими шубами торгуют по всей стране. В России и женщин-то столько нет, сколько наделано зимней одежды. Так я думал, поднимаясь на второй этаж. Тут при входе мне хотели продать билет за сто двадцать рублей, но я не дал, хотя картина, представшая перед глазами, стоила много больше…
Жёлтые лампочки еле желтели под потолком. Ощущение ужаса подкатывало и без зрелища. Весь овальный коридор второго этажа занимала выставка змей. В стеклянных аквариумах, которые назывались террариумами, находились рептилии. Кобры, гюрзы, питоны, гадюки и желтопузики. От тоски бессмысленного существования гады не шевелились. В головокружительных позах они валялись перед зрителями и казались мёртвыми. Я попытался было рассмотреть ближайший персонаж, но тот мгновенно открыл немигающие очи, а из пасти выскочил раздвоенный язычок. Я отшатнулся в страхе. Одинокие дети прыгали между змей. Самые любопытные приставляли лица к стеклам теттариумов и ждали, когда гады шевельнутся.
По моей спине забегали холодные змейки-мурашки.
Славянолицый Глеб хохотнул и увлёк меня к ступенькам, которые находились напротив билетёра. Мы поднялись и вошли в дверь. Преодолели ещё несколько ступенек над уровнем моря. Новое зрелище сильно отличалось от предыдущего, но устрашало не менее. В зале мест на двести, спускавшимся амфитеатром к уютной сцене шаталось с полсотни человек. Эти граждане родины отечественного химоружия стояли, воздев руки к условному небу и пели:
- Иисус, ты наш. И мы с тобой. Мы любим тебя всем сердцем…
Точных слов я не запомнил, но смысл был именно таким. На сцене находилось несколько молодых людей с гитарами. Солистка и пела про Иисуса, и славила его речитативом. Сбоку от сцены на стене находилось электронное табло — на нём то появлялись слова песни, то возгорался голубоватый крест, чем-то напоминающий газовую конфорку.
Поющие никого не замечали. Я опять вспомнил «Твэнти сэнчери» и их фильмы про зомби. Вот сейчас они обернуться, заметят меня и Фи, и бросятся пить нашу кровь…
На творческий вечер отца русского рока, учителя Бориса Гребенщикова (именно так меня представлял антрепренёр Фи) пришло семь человек. Несколько местных приятелей организатора и случайно забредшая парочка. Приятели все оказались с дипломами исторического факультета нижегородского университета, и с ними было о чём поговорить, а мужская половина парочки несколько раз спросила что-то про Цоя. Женская половина смотрела недовольно и ела мороженое. Когда я перестал отвечать на вопросы про Цоя, половинки соединились в объятии и удалились. Как честный полуприбалт я отработал старательно на пустой зал. Говорил и пел красивым баритоном без микрофона. Архитипичный ужас иногда вздрагивал внутри, заставляя всматриваться — не ползёт ли кто между кресел амфитеатра?
Всё закончилось, и историки стали благотворительно сбрасываться. Один из них решил приобрести мою книгу «Родина любви». Он протянул тысячу и я, порывшись по карманам, отсчитал сдачу. Пока я сочинял автограф, директор Фи мою тысячу присвоил. Я остался беседовать с историками, а Глеб Фи удалился к тётушке отдавать деньги за помещение.
К сцене подошел тот, кто продавал билеты на гадов.
- Давайте я вам ключ оставлю. Вы закроете и сдадите на вахту. А то мне очень надо удалиться.
И, вот, уже судьба змей в моих руках.. Я их мог выпустить и натравить на ядовитый город Дзержинск, а мог и на Фи. Но первый мне понравился, а второй ещё не наделал психических гадостей в полном объёме…
Если и не кипели во мне силы, то они ещё оставались. Приятель Глеба довёз до гостиницы с видом на Оку, соединявшуюся с Волгой. Антрепренёр Фи услужливо втащил чемодан в холл отеля и подкатил его к администраторской стойке.
- Если у вас номера попроще?
- Есть, — ответила милая девушка по ту сторону. — Две тысячи пятьсот рублей. Расчётный час — полдень.
- А если второго человека поселить? — Глеб Фи повернулся ко мне: — Ты не станешь возражать, если я с тобой останусь. Но я могу и уехать.
- С дополнительной кроватью — три тысячи сто рублей. Будете заселяться?
Глеб Фи сделал профессиональную паузу. Моя рука достала бумажник и стала отсчитывать money. «Вот, гад, — ожила воля, и я собрал её в кулак. — Он ведёт себя, как кобра, или даже гюрза! Если я отдам деньги, то останусь без всего, и буду зависеть от Глеба Фи полностью…» Я убрал бумажник, взял гитару и покатил чемодан на улицу. Гостиница стояла на холме, и соседний берег Нижнего Новгорода радостно сверкал огнями внизу.
- Завтра утром вопрос будет решён! — стал виться вокруг меня Фи.
- Нах, нах, нах! — мотал я головой.
Фи выхватил мобильник и стал названивать. Через две сигареты он радостно сообщил, что вопрос решён уже сейчас. Мы сели в машину обратно и покатили. Катались довольно долго. В одном из домов Глеб достал денег. За углом находился мини-отель, куда мы и прописались до завтрашнего утра за три тысячи рублей.
Тут же находился бар, где продавали алкоголь с закусками.
- Я тебя приглашаю!
- Если только чаю…
В пустом опрятном зальчике мы заняли стол. Подошёл бармен (он же официант) и Глеб с голосовыми оттенками, подразумевающими глубокое знание предмета, заказал «кровавую Мэри по-волжски», бокал белого вина и еду…
А мне принесли чайник. Я наливал в чашку и радовался тому, что могу обходиться без завтраков, обедов и ужинов.
- Как тебе известно, Владимир, — начал антрепренёр. — Я живу между Ниццей и Россией.
Я представил карту Европы и ответил:
- То есть, ты живешь в Румынии?
- Ха-ха-ха!.. Я выхожу там на площадь и сажусь напротив моря. Я выпиваю литр красного вина и не в одном глазу… А затем я иду к синим братьям. Это такой католический орден. И мы начинаем обсуждать дела Савойской династии… Ты ведь знаешь — я лучший… буду скромнее… один из лучших в мире специалистов по Бобу Дилану и знаю наизусть пять тысяч стихотворений Бродского. А на концертах «Аквариума» был сто двадцать два раза…
16 сентября
Довольно мучительно вставать после бессонных суток. Но шведский стол ждал. И был он по гамбургскому счёту. Поскольку я последние месяцы вел травоядный образ жизни, то, не зная в точности, что приготовила судьба, и не имея возможности сделать жертвоприношение, чтобы по внутренностям млекопитающего получить предзнаменования, я умял несколько тарелок тушеной капусты. Антрепренёр же Глеб съел всё. Спал же он, наверное, часа три — в предутреннем рассвете уже цокал по номеру, словно скакун арабских кровей, и мешал спать.
В десять часов мы уже входили в нижегородский кремль. Точнее, вволакивали мои чемоданные и гитарные монаточки в охраняемые полицаем казённые внутренности исторической стены. Нам предстояла аудиенция с директором главной городской галереи. Цель встречи мной до конца не просматривалась, но я доверился Глебу. А он утверждал, что надо.
Пройдя модерновые внутренности — старинный кирпич, современное стекло и компьютеры — мы оказались в светлой зале. К нам вышла Анна Марковна. Это была приятная женщина средних лет с внимательным взглядом. Мы сели за стол. Анна Марковна принесла картонную коробку с конфетами, но я сказал:
- Мы ещё не заработали.
Анна Марковна улыбнулась, и настаивать на конфетах не стала. Глеб Фи протянул ей пресс-релиз, сочиненный мной с месяц назад в состоянии воодушевлённой приподнятости.
- Интересный проект. — Директору галереи хватило пятнадцати секунд, чтобы разобраться. — Надо писать в Фонд Потанина.
- А кто там сейчас в экспертном совете?
Анна Марковна стала отвечать, а Глеб Фи сделал серьёзное лицо. В нужных местах он согласно кивал тем, что люди называют головой.
Оставив вещи напротив полицая, мы выходим на улицу. Блистательная и царская осень вокруг. Глеб заговаривает с мужчиной промежуточного возраста. И этот мужчина знает меня. Я тут уже бывал недавно, лет уж десять тому назад. Тогда с Колей Медведевым мы старательно блистали своей гражданской инициативой. Постоянно проводили гражданские акции. Приводили народ к присяге и выдавали вкладыши в паспорта о простом петербургском гражданстве. История оказалась ослепительной — всего привели к присяге более четырнадцати тысяч человек… Но это отдельный рассказ. Проводил я акции и в других городах — Париже, Сортавале, Москве. Позвали и в Нижний. Для пущей популярности мы решили заключать между гражданами и гражданские браки. В жёлтой газете Нижнего Новгорода тиснули ложь, будто из Северной, пардон, Пальмиры приедут пидарасы и станут заключать однополые браки. Эта, мать, информация чуть не сорвала нам акцию, поскольку пришла группа извращенцев и стала вербовать и требовать. Но мы открутились… Кто-то из местных знал про мои прошлые гитарные подвиги — из клуба «Буфет» перевезли в иное пространство. В автобусе представили бас-гитаристу, который собирался со мной сыграть без репетиции. Он это, хочу заметить, сделал блистательно…
Дабы найти контакт с аудиторией я перед первой песней вспомнил быль из прошлого. Как за год до Горбачёва оказался на Всероссийском совещании молодых писателей в Москве. Как передо мной на руках носили опьянённого славой и успехом поэта. Как поэт уронил листок со стихотворением. А я его подобрал. Как сочинил песню. И поэт был из города Горького, то есть, из вашего Нижнего Новгорода. Фамилию я его забыл, кажется на букву «ч»… Я запел песню под названием «Любимая». Под стук ладоней выступление продолжилось успешно. А в самом конце ввели немолодого мужчину и посадили напротив. Я допел. Встал. Поклонился. Мужчину подняли и сказали мне: «Это он»… Оказывается, привели поэта, автора текста первой песни. Звали его Игорь Чурдалев — местный литературный авторитет. Он меня вспомнить не мог, поскольку был восторженно нетрезв двадцать лет тому назад. Я его вспомнить не мог, поскольку и сам тогда пошатывался. Да и видел поэта полтора раза…. Собравшиеся смотрели на нас, как на Герцена с Огарёвым, ожидая каких-то действий. Мы приблизились и пожали друг другу руки. «Я теперь не пью», — произнес Игорь Чурдалев, а я подхватил: «И я давно не прикладываюсь».
Я повторил песню, с которой начинал выступление. Скупая мужская слеза скатилась по лицу поэта…
То есть, кое-кто меня в Нижнем знал, и я рассчитывал на публику.
Глеб поводил по Кремлю. Он зашёл в самую старую тут церковь — забыл название — и стал целовать иконы. Затем мы вышли и стали смотреть в яркие от солнца и природной синевы небеса, в реку, текущую на юг…
После на историческом факультете местного университета антрепренёр посадил учителя Гребенщикова на диванчик кафедры религиоведения, а сам, испросив разрешения, нырнул в мир иной Интернета. Я же покатился в сон с открытыми глазами. Глеб Фи вернул к реальности, убежал из комнаты и прибежал обратно.
- Декан придёт с женой и детьми, — возбужденно прошептал он.
Затем мы метались по городу. Зашли в популярный «Буфет», где Глеб вкусно съел и выпил за счёт крупного молодого мужчины по имени Илья. Тот подробно рассказывал, как фотографировался пьяный с Шевчуком. Или это Шевчук выпил, или они на пару. Глеб звонил по мобиле и с кем-то скандалил насчёт афиш. Я же, как человек без определённого места жительства, берёг силы.
Вечером мы снова оказались в Кремле. В художественную галерею, где на первом этаже находилась моя гитара и чемодан, съезжалась публика. Предполагалась презентация выставки заезжих голландцев. Глеб вертелся юлой и со всеми заговаривал. В красиво декорированной зале находились умело освещённые голландские картины. Художник, чьего имени и фамилии я в силу физической прострации не уловил, создал ряд женских образов в духе старых «нижнеземельных» мастеров. Только головные уборы бледнолицых красоток оказались сделаны из трусов, полотенец и прочих, предназначенных для иных целей, предметов.
В большом зале с низкой сценой публика собиралась на фуршет. Глеб нахватал фужеров с шампанским и закуски. Да и я стал клевать. На другом конце длинного стола варили кофе. Я отправился туда, продираясь сквозь оживлённую и жующую публику, чтобы взбодриться. Мне это удалось. Местная молодица качнулась навстречу и вылила на меня кофейный кипяток. Хотя яйца и не сварились, но на светло-коричневый штанах осталось стыдное пятно. Молодица ойкнула и потянулась рукой к штанам.
- Мадмуазель! — строго сказал я, и молодица отдёрнула руку, покраснев.
И тут к микрофонам вышли голландцы и начальница галереи, с которой мы сегодня утром беседовали. Слова скакали эхом между каменных стен, и смысл речей не улавливался. Глеб стоял, окружённый работницами галереи. Он ругал их руководительницу за избыточность проектов, которые не может переварить город, за то, что работницам некогда задуматься, за то, что на место покинувшей мир N., взяли M; не по Сеньке, мол, шапка…
Интенсивность поглощения постсоветского шампанского была на лицо.
- А где я сегодня буду спать? — пришлось спросить Глеба прямо в ухо сквозь гул шумного общества.
- Как только ты будешь готов, сразу отправимся.
- Я уже готов. Ведь мне завтра бацать и голосить.
- Хорошо. Начинаю заниматься. Посиди на стуле. Видишь, вон, в углу.
Стараясь не сутулиться от старости, я отправился в угол и сел на стул.
Вокруг меня кипело бытие. Подвыпившие мадмуазели и мадамы сверкали коленками, вскрикивали, мужчины говорили всё громче. Культурные голландцы бродили среди местных и улыбались без повода встречным и поперечным.
Так продолжалось долго. Мои глаза лучезарно смотрели на мир, но усталый мозг отвернулся. В нём искрили впечатления вчерашнего. Змеи странным образом ушли на второй план, уступив место шубам и сектантам. Те, как отступающая на Иркутск армия Каппеля, брели изможденным, суицидным строем среди снегов, периодически воздевали руки к предродовому небу и славили божьего сына…
Через час где-то, украв бутылку шампанского, антрепренёр всё-таки оторвался от девиц, каждой из которых он по нескольку раз предлагал замуж за себя. Он поволок мой чемодан прочь из Кремля. Мы сели на такси и стали кружить по городу в поиске денег на оплату гостиницы. К ночи антрепренёр окончательно превратился из доктора Джекила в мистера Хайда. Сев в такси, мистер воткнул в уши динамики и стал качать головой всё с более увеличивающейся амплитудой, стал мычать и стонать, то ли от музыки, то ли от памяти, которая всегда интенсивна у женихов.
Наша поездка закончилась в гостинице с видом на светящийся Нижний. Туда я вчера отказался вселяться за свои деньги. До середины ночи мистер Хайд, временно вернувшийся в обличие доктора Джекила, поглощал краденное шампанское и задумчиво повествовал о своей судьбе. В повести появлялись разные полпреды президента России, губернаторы и мэры, отказавшие невесты, всякая третирующая душу родня, сдавшая за агрессию мистера в психолечебницу, где мистера посредством химических уколов превращали в члена гражданского общества. Но, не доколовшись, мистер улизнул из места попечения за взятку. После чего одолжил много денег в долг в германском банке. Первоначально кредит планировался на лечение бывшей жены, но в основном он, как я понял, был профигачен на дольче виту. Подталкивая хмельного собеседника на откровенность, я наконец услышал диагноз:
- С маниакально-депрессивным психозом я никак не согласен! Думаю я, что мир вокруг всё более и более сходит с ума. Мало нормальных. Борис Борисович Гребенщиков совершенно нормальный. И я совершенно нормальный. — Глеб сделал паузу, посмотрел на меня внимательно, и после мгновения сомнений добавил: — И ты нормальный… Ну и что, что я дал ногой этому хмырю по кумполу! И в дверь колотил бутылкой! И по машине бил. Всё так! Но я такого бы без подлянки никогда не сделал, а они — родственнички! — санитаров вызвали…
Чуть позже, засыпая, я в полудрёме жалел, что плохо знаком с психиатрией. Что не известны мне проявления маниакально-депрессивных… Хотя, если убрать второе слово, то получится просто маньяк. А про маньяков приходилось читать, приходилось и видеть на телеэкране…
Я махнул на себя рукой и выключил мозг…
17 сентября
В семь утра мой директор уже прыгал по номеру. Он меня разбудил, мы спустились к шведскому завтраку. Глеб находился в состоянии доктора Джекила, из-под личины которого постоянно выглядывал мистер Хайд.
- Понимаешь, — сказал доктор — утром нашёл в сумке тысячу рублей!
И тут я подумал, что это была именно та тысяча, которую мистер Хайд слямзил у меня в химическом городе.
Джекил съел четыре блюда на весь день, а Хайд отправился в буфет, где приобрел на мои трудовые сбережения сто граммов сорокоградусной. Залив в себе утреннего психа, директор уехал в город, договорившись с администратором гостиницы, что мы сможет в ней прокантоваться до двух дня.
Глеб улизнул якобы за афишами. Афиши делу б нет помешали.
Второй раз я проснулся в одиннадцать
За оконными рамами кипело солнце. Храм по ту сторону реки был прекрасен, как и клин птиц, проскользивший по голубому фону.
В ванной я включил струю душа на темечко и так просидел под ней долго. Такого Шарко мне как раз и не хватало.
И тут вернулся директор. Он излучал патологический оптимизм. В ободряющей беседе mon amis назвал одну из своих невест, убежавшую недавно из под венца. Якобы она из рода Нарышкиных. Поэтому она похожа на Петра Первого. Стараясь соответствовать теме, я назвал деда — веселого Северина Кильвейна. Братьев Кильвейнов в своё время царь-Петр пригласил из Голландии. После они обрусели, кто-то впоследствии увел молодицу из рода князей Гагариных… Обрусели, короче. С весёлым дедом Северином я дружил в детстве. Он показывал мне шрамы, полученные осенью сорок первого на Лужском рубеже, куда дед отправился в составе ленинградского ополчения и где получил несколько немецких осколков в тело…
- Кильвейн, говоришь. — Глеб повернулся к окну и показал рукой на церковь. — Храм Александра Невского, построен в восьмидесятые годы позапрошлого века. Архитектор Кильвейн.
- Родственник! — выдохнул я. — Таких фамилий больше нет.
- У меня знакомый целое исследование про Кильвейна написал.
- Надо познакомиться.
- Я его позову. И он придёт. Потому что сегодня придёт весь исторический факультет!
Вот афиши!
Афиши получились убедительные. На них автор данного сообщения делал решительный жест. Я хотел было спросить о том, почему афиши не развешены. До дела-то осталось всего несколько часов. Но не стал корить человека, отчасти вернувшего мне историю рода.
Мы приехали в клуб «Мюзик-холл». Он находится в центре Нижнего. В нём низкая и уютная сцена, хороший звук.
- Вот сегодня-то аншлаг будет. Это точно. Или даже переаншлаг!
Мне хотелось верить, и я соглашался. С помощью доктора Джекила я разложил у сцены и на ней музейные предметы — афиши «Зоопарка» и ДДТ, графические рисунки Лемехова. Укреплённая на картоне эпохальная статья «Алиса с косой чёлкой» из газеты «Смена»… Сцена приняла осмысленный вид.
Пришла журналистка и поставила на столик бутылку в знак благодарности за интервью для (забыл какой) газеты. На мгновение Джекил превратился в Хайда и украл бутылку. После беседы я отправился в то, что можно было назвать гримёркой. Потянул дверь на себя и увидел голую женщину. Та взвизгнула, но не сильно. Оказывается, вместе с артистами ещё и официантки переодеваются. Наконец, я проник, сел на диванчик и постарался собрать энергию в районе пищевода. Хотя навык обаяния у меня и обширный, но определённый ритуал необходим всегда. Надо хотя бы час помолчать — со словами на ветер улетучивается воля. Затем я обычно делаю некоторые внутренние пасы — их ещё называют аутотренингом. Но свой секрет я не расскажу. Это моя давняя спортивная практика…
Зашёл Глеб в обличье Джекила.
- Уже пятьдесят человек пришло, — проговорил он заговорчески. — Ждём ещё пятнадцать минут, чтобы собрались все сто.
Через пятнадцать минут я поднялся и вышел в зал. Поднялся на сцену и внимательно разглядел сидевших за столиками клуба. Не поленился и сосчитал. Насчитал шестнадцать человек. Всё-таки со мной говорил не Джекил, а Хайд.
И тем не менее! Моя совесть не регулируется количеством внимающих людей. Говорил, пел, говорил, пел. Глеб колотил себя по коленкам, изображал саксофон, прыгал, раздевался почти догола, говорил-врал в микрофон, напивался.
Я честно отбарабанил два часа и те, кто пришёл по неповешенным афишам оказались потрясены до глубины (только попробуйте сказать, что это не так!) души.
Во время песнопений директор Глеб прыгал по сцене, подпевал, стучал себя по коленкам, а ближе к концу сбросил футболку, оголившись по пояс, словно вудстокский хиппака.
Совершив пять поклонов, продав три книги и два диска, отчасти восстановив финансовый баланс в ноль, я стал собирать монаточки. Как я понял из туманных слов — ночью мы с Фи отправлялись в город Вятка. Первые два выступления прошли провально. Самое время было бежать домой, но логика сумасшествия была неумолима.
Я паковал в чемодан музейные экспонаты, ведя прыгающий диалог с местным Андреем, физиком. По химической логике выпившего человека он стал с трагическим трепетом говорить про сталинские расстрелы. А директор Глеб устроился в баре пить за чужой счёт. Физик Андрей решил накормить меня пастой, что и сделал в итальянском ресторане за соседней с «Мюзик-холлом» дверью. Через некоторое время в расчёте на халяву появился мистер Хайд и стал требовать защиты в баре. Якобы он на грани драки с мордомоем.
- То есть, ты мне предлагаешь идти в бар и драться? — уточнил я диспозицию.
Мистер Хайд подумал, подумал и перестал настаивать.
Мы вышли с чемоданом и гитарой на улицу. Физик Андрей взялся помочь. Хайд набрал по мобиле вызов такси и тут же стал угрожать ФСО (Федеральной службой охраны). Если через минуту не будет, мол, тачки, он вышлет к ним автоматчиков. Я Хайда скрутил, а физик просто стопорнул проезжающий таксомотор.
Несомненно! Для тех, кто читал, допустим, «Воспоминания» Александра Бенуа или погружался в головокружительные глубины рассказов Хорхе Борхеса, предлагаемая фабула может вызвать снисходительную насмешку. Но я с подобной эмоцией согласиться никак не могу. А поскольку не могу, то и продолжу рассказывать свой блюз.
На железнодорожном вокзале города Нижний Новгород мистер Хайд стал устраивать обструкцию. В силу маниакальности и химического опьянения у него не получилось набрать правильно цифры в терминале. Он стучал кулаком по агрегату, вскрикивал грязные слова, произносил:
— Почему в этой стране так неудобно жить?!
На нас уже стали обращать внимание. Я рванул к кассе и спросил про ближайший поезд в Петербург. Имелся проходящий в полдень. А сейчас была полночь. Физик Андрей предложил перекантоваться у него. Я уже полез в карман за паспортом и деньгами, как к нам подскочил директор Глеб.
- Значится так! — сказал я. — Отвали от меня на все четыре стороны!
Разнузданный маньяк Хайд тут же превратился в корректного Джекила.
- Владимир! Но ведь нас ждут в Вятском университете! — вскрикнул директор, а я:
- Ты не можешь даже билеты распечатать, — ответил уже не так уверенно.
И тут в зал вышла билетёрша. Протрезвевший Глеб подскочил к ней, проявил моментальное обаяние, взмолился, показал мобильный телефон с цифирками. Женщина остановилась у терминала и, быстро справившись, вручила нам по билету.
Физик подхватил чемодан, а лирик — гитару. Через полчаса меня уже погрузили в купейный вагон. Стало ясно — лёгким испугом не отделаться.
18 сентября
Литературные произведения настоящего и прошлого полны снов. В них происходят странные коловращения, они имеют мистические продолжения в реальной жизни. Да и психоаналитики, как известно, толкуют сны. Да и автор данного дневника всякий раз, когда появляется случай, внедряет в словесную канву туманные парадоксы из ночного забытья. В реальной же человеческой жизни сны имеют гораздо меньшее значение, являясь лишь частью в первой очередь литературной традиции. Утомительный недосып отсекает избыточную чувствительность — хочется просто уронить голову на что-нибудь мягкое и выключить мозг. У меня это получается плохо. Зато сумасшедший директор проблем не имеет. Пока я медленно ступал в забытье, похожий на купальщика в Финском заливе, бесконечно бредущего по щиколотку в воде по осклизлым камушкам прибрежной мели в сторону морского горизонта, мой директор минут десять психиатрически побегал по коридору, затем впрыгнул в купе, упал, не раздеваясь, на нижней полке, и заснул…
До Вятки поезд шёл часов шесть. Проводница подняла загодя. Я уже чувствовал, как превращаюсь в животное. У вагона нас встретила вполне молодая женщина с простодушным русским лицом. Пока мы шли к машине, Глеб вёл обворожительную беседу с лёгкой университетской спесью. Нас посадили в огромный джип «Шевроле» и прикатили в студенческий профилактории. Там мы складировали монаточки в одной из комнат. Затем были отведены на завтрак в столовую. Утренние студенты входили и выходили. Директор стал рассказывать сопровождающей про своё неизбывное желание жениться, чем вызвал определённый интерес.
- Я готов жениться на любой! — воскликнул маниакально-депрессивный!
- Давай на той, кто первой войдёт, — предложил я.
- Давай!
Мы стали смотреть на распахнутую дверь столовой, но странным образом люди перестали появляться. Прождали минут десять, дожёвывая завтрак. Никто так и не вошёл.
— Останешься холостым, — сказал я.
— Вот так вот всегда, — расстроился Глеб.
Вернувшись в профилакторий, я упал в кровать на часок, который, впрочем, не принёс облегчения, а Глеб убежал в сторону Политехнического университета, где у нас предполагалось выступление.
Затем на местном «Эхе Москвы» я старательно говорил о проекте музея «Реалии Русского Рока», а Глеб хвалил себя, и вспоминал славные деньки. Затем мы съездили в художественную галерею «Прогресс», где оказался небольшой музей рок-музыки. За совместным чаепитием с симпатичными музейщиками директор опять почти не давал говорить, постоянно перебивая своим ньювасюковским враньём. После «Прогресса» нас привезли обратно.
В фойе главного входа Политехнического университета наш визит рекламировало электронное табло. Оно являло миру наши с Глебом лица и биографии. Планомерный учебный процесс среди бела дня прерывала лекция «Интерпоэзия на примере группы «Аквариум».
В вытянутой аудитории собралось человек двести. Это были, в основном, девушки приятной славянской наружности из племени вятичей. Гриб запрыгнул на сцену, воткнул в компьютер флэшку, встал у микрофона, девушки замерли.
- После долгих метаний, после уединённой жизни в Ницце, после раздумий и терзаний, — начал культуролог, — я вернулся в свой любимый город Вятку. Я хочу здесь жениться и угомониться. Я начну верстать крупные проекты. И мы все вместе прорвемся через тернии к звёздам…
Обещание жениться из уст миловидного профессора, вравшего про квартиру на Лазурном берегу, вызвало заметное шевеление. Студентки стали внимать Глебу с широко открытыми глазами, веря каждому слову. Лектор произнёс несколько неубедительных посылов про творчество великого Боба, заверив, что присутствовал на ста тридцати шести концертах группы «Аквариум». Он нажал на кнопку и группа «Аквариум» запела на большом экране. Лектор стал подпевать и двигать телом. Приблизительно так делают мужчины, овладевшие девичьей плотью. Студентки окаменели от такого наглядного предложения. Глеб иногда останавливался, делал пояснения к поэзии великого Боба и снова возобновлял фрикцию. Публичный трах продолжался полтора часа. Когда изнемождённые невесты ушли, нас повели обедать.
Затем в моей голове всё перепуталось. Но точно помню, как вечером в переполненной аудитории я развивал дневной успех Джекила и Хайда.
Разгорячённые дневным соблазнением, студенты пришли в достойном количестве. Сам ректор, мужчина убедительных возраста, обличия и речевых оборотов, представил нас. Я надел блюзовую шляпу и начал в микрофон приблизительно так:
— Прежде чем сделать заявления, я хочу обратиться к присутствующим с риторическим вопросом: куда дели все чашки и тарелки, которое человечество создавало последние пять тысяч лет? Так и слышу ваш правильный ответ — они разбились. Осколки ушли в культурный слой. Затем люди начинают раскапывать курганы, ковыряться в пирамидах, поднимать затопленные корабли, в желании воссоздать прошлое… За последние полстолетия на территории нашей страны прошло столько важных для культурной и социальной истории музыкальных событий, что несомненна необходимость сохранить эту историю тем или иным способом.
Свою работу-призыв я начал с Петербурга — именно Ленинград-Петербург является признанной столицей нашей рок-музыки. Здесь ещё в конце 60-х годов прошлого столетия множество талантливых людей взялись за электрогитары. А в созданный в начале 80-х знаменитый Ленинградский рок-клуб, поехали таланты со всей страны.
…В 1991 году в Ленэкспо прошла грандиозная выставка «Реалии Русского Рока», собравшая огромное количество экспонатов, от которых, на данный момент, почти ничего не осталось. В чём-то подобное исчезновение — процесс естественный. Проходят эпохи, исчезают империи, забываются тираны. Остаются книги и музеи. Необходим и музей, посвященной русской рок-музыке.
Ля-ля-ля! Тра-та-та!
…В петербургском Арт-Центре «Пушкинская-10», в галерее «Navicula Artis» с 16 февраля по 17 марта 2013 года с большим успехом прошла тестовая выставка.
…Посетители «Реалий Русского Рока» смогли увидеть и настоящие плёнки знаменитой студии «АНТРОП», и предметы, связанные с творчеством С. Курехина, и предметы сценического быта прославленной группы «Санкт-Петербург» и музыкальные инструменты великого «Наутилуса», а также самодельные гитары 60-х, и много других реалий.
…В рамках тридцатидневной экспозиции прошли яркие встречи с героями прошлых лет. Выставку снимали центральные телеканалы, о ней много писали.
Ля-ля-ля! Тра-та-та!
Теперь осталось лишь собрать полноценную коллекцию. На первом этапе решено провести опись рок-хозяйства Российской Федерации. Это будет пока виртуальный или интернет-музей.
Никто не даст тебе избавленья, студент Вяткинского университета! Ни бог, ни царь и ни герой! Поищи предметы на родительских антресолях: афиши, гитары, фотографии, картины, плёнки и прочие артефакты. Ведь эта рок-история состоялась не только в столичных центра — в каждом городе были свои гитарные герои, сотни и тысячи парней брали в руки часто самодельные гитары и творили жизнь!
…Сфотографируй, опиши (что, где, когда?) и пришли нам на почту: для публикации в виртуальном музее…
Лектор Глеб в процессе доклада постоянно прорывался к микрофону, но я отгонял его всеми возможными способами. Тогда он направил безумие в правильное русло и стал писать мелом на доске название сайта и разные молодёжные призывы.
После эмоционального доклада, в котором я, хотя и не предлагал никому жениться, но всё-таки был убедителен, зал проявил благосклонность. Мои рапсоды встретили аплодисменты. Однако, есть подозрение, что их энтузиазм в большей степени вызвали побочные танцы Хайда. Тот и колотил себя по коленям, и подпевал отдельные строчки, и пританцовывал у меня за спиной.
Лекция-концерт завершил благодарственными словами ректор.
Уже совсем чуть живой я собрал выставку в чемодан.
На джипе нас отвезли в ресторан. Там я сидел молча, а блистательный Глеб пил вино с водкой, ел безостановочно, читал Бродского наизусть, приглашал всех в Ниццу, обещал ректору и деканам культурных проектов за большие казённые деньги, провозглашал свой переезд в Вятку и желание жениться....
19 сентября
То, что вы сейчас читаете, я писал по памяти в октябре-ноябре и под влиянием уже других событий. Два дня назад я включил радио дабы подзарядиться ненавистью от «Эха Москвы». Но из динамика вдруг раздалось веселое: «Ханука! Ханука! Приходите все на праздник Ханука! Вам будет петь Лепс!..» Клетки головного мозга воспроизвели реакцию на услышанное: «Какая-такая Ханука? Ведь она недавно уже была!» И тут я понял — прошёл год! И что я делал этот год? Я до такой степени погрузился в это бесконечное делание, что пропустил жизнь!.. Следовало поменять темп, улететь в Индию и посидеть в пыли под баобабом. И тут на глаза попала книга — всего-то навсего «Илиада» в переводе Гнедича. Я стал читать «Илиаду» перед сном. Первые строки гекзаметра мозг, раскалённый за день дробной информацией, не воспринимал. Но постепенно я погружался в его убаюкивающий размер и сладко засыпал…
Глеб быстроногий поднял меня затемно, чтобы дары олимпийцам принесть…
Одним словом, в шесть утра наш плодотворный дуэт погрузился в просторный «Шевроле» ректора и меланхоличный водитель покатил на джипе из Вятки в Ижевск.
…Гекатомбы воздвиг изъятого времени, чтобы песню пропеть и её станцевать…
В честь прекрасной невесты, чьё имя не знал он еще…
Эта часть родины мне неизвестна совсем. Сколько у нас земли между Волгой и Уралом, мама родная! Но всё такая же кривизна заборов и дорожного покрытия, кошмарные дома и магазины с одним и тем же набором вредных продуктов. А люди с хорошими лицами, в Вятке я не увидел ни одного отвратного профиля и анфаса, которыми кишит Невский проспект в любое время дня и ночи. И ещё порадовало в Вятке — никто из тех, с кем пришлось пообщаться, не слышал про Навального. И ещё немаловажное — при мне ни разу вятчане не обсуждали проблему геев. Обывание в мегаполисах, несомненно, сводит человечество с ума. Мы же звери на одну из половин. А у первобытного стада приматов, как у львов и прочих существ, должна быть территория. Её звери и метят, охраняют. Потому в Москве и творится невротическое безумие каждый день, в Петербурге накал поменьше, но тоже народ с бесом в очах. А вот в провинции лица спокойные и речь ровная. Лучше всего, когда в городе народу не более двухсот тысяч…
Что-то подобное, мыслеобразное роилось в голове. Четыре часа пролетели незаметно. Заснуть не удалось, но дрёма была. Ближе к Ижевску Глебу яснолицему позвонили, и он уверенным голосом обсуждал наши будущие действа.
- Да, — сказал антрепренёр, — творческий вечер стоит пятнадцать тысяч рублей.
Моё «я» расслабилось. «Так и быть, — подумалось, — отдам половину бедному Глебу. Хороший он всё-таки парень. Хоть и ебанько, но историк ведь…»
В Вятке я видел в основном площадь. Огромный квадрат с вождём посредине. В Ижевске я наблюдал несколько проспектов и спуск к реке Кама.
Покружив, мы подъехали к Восточно-Европейскому университету. Попрощались с водителем, и пошли на встречу. Глеб старательно катил мой чемодан на расхераченных вконец колёсиках. Нас встретил мужчина, внешность которого мне понравилась. Кажется, его звали Сергей. Мозг мой от старости и недосыпа не запоминал ничего. Сергей подвёл нас к окну на первом этаже и предложил войти в него. Таким странным образом мы вошли в учебное заведение. Мы куда-то ходили и что-то говорили. Тут оказалось кстати сумасшествие Глеба. В образе делового интеллектуала он строил очередные Васюки и его все слушали. Я поддакивал и гордо держал голову.
Вечером в одной из аудиторий Университета мы разложили-повесили экспонаты, и собравшейся молодежи я вполне убедительно повторил то, что говорил в Вятке. И спел уже почти сорванным голосом. Антрепренёр лез к микрофону, приплясывал и колотил ладошами по телу.
Не хотел бы я быть гастролером, как БГ, ЮЮ, Бутусов и прочие. Это ж кошмар! Постоянно повторять одно и то же! Всё-таки я за любительское искусство…
Кроме молодёжи в аудитории находилось несколько людей в годах. Один мужчина очень точно реагировал на мои слова и пение, а в самом конце спросил:
- Не могли бы исполнить «Сердце камня»?
Чтобы задать такой вопрос, надо быть в теме. Это умилило — в Ижевске есть люди, знающие мою композицию 1970-го года! Я постарался и спел.
Дело закончилось. Началась суета сбора предметов наглядной агитации. Спустя сколько-то минут я оказался с Сергеем наедине в кабинете, и тот достал из стола и отсчитал приблизительно пятнадцать тысячерублевых банкнот. Он делал манипуляцию нарочито открыто, затем вышел с деньгами в кулаке из кабинета.
«Вот он гонорар», — подумал мозг.
Через несколько минут появился артист Глеб. Когда мы оказались одни в комнатке, где складировали гитару и чемодан, я спросил ненавязчиво:
- Получил деньги, я вижу?
- Какие деньги? — спросил Хайд.
- Нет никаких денег, — ответил Джекил.
Наступила ситуация маниакально-депрессивного наёбывания. Пойманный на изнеможении, я принял воровство, как неизменную малость зла, хотя и вспомнил, зачем я приехал сюда с чемоданом.
Строительство музея после окончания сверхуспешной выставки «Реалии Русского Рока. Продолжение» взяло паузу. Пауза могла затянуться. Но в июне я встретил на Невском Вадима Дзуцева. Человек моего роста, но не старый. Музыкант почившей в этой самой бозе группы «Дегенераторс» из текстильного Иванова. Мужчина уже средних лет, миловидный, лысыватый, ироничный, знаток французского языка.
- Бонжур, — сказал я при встрече. — Комон са ва?
- Са ва бьян, — ответил Вадим.
С пассионарным пафосом я рассказал ему о музее и спросил:
- Вот ты и Тропилло заморили старенького Хвостенко. Накинулись на него, когда он приехал из Парижа… Не осталось ли чего музейного от той непродолжительной, но смертельной деятельности?
- Давай, я лучше сайт сделаю.
- Сайт-музей! — подхватил я.
- И на Фейсбуке страницу.
- Это само собой…
Скоро Вадим сделал сайт, и я объявил Вадима министром рок-информации. Приложив к делу почти половую страсть, я почувствовал правильность. Но половой страсти было мало — нужны были деньги для продвижения сайта-музея, дабы подняться со дна информационных глубин. На эту тему в мировой паутине разместили бравурное сообщение. Опубликовали Яндекс-кошелек. В него пришли насмешливые пятьсот рублей. Только я стал задумываться, как в Фейсбуке прорезался человек с ошеломительными предложениями. Захватив Вадима, я прекрасным июльским днём прикатил на улицу Ленина. Там в большой квартире нас встретил ослепительный мужчина (Глеб), носивший в тот момент капитанскую бороду. Меня и Вадима пригласили на балкон, поднесли чаю, стали обволакивать бодростью духа. Произносились всякие бизнес-слова, из них я хорошо знал лишь «фаундрайзер».
Стало ясно — финансовое счастье не за горами.
Дней двадцать спустя Вадим сказал мне, что, по его мнению, Глеб типичный мудак. На это я отчасти согласился. Но предложил дать человеку шанс. Вот в результате этого шанса я теперь и раскланивался перед студентами города Ижевска…
Пытка недосыпом эффективна. Человек готов сдать ближайшего друга, только бы упасть лицом в подушку. Где-то впереди меня эта подушка ждала. На выходе провожало несколько человек. Перед этим мы фотографировались. То один, то другой подходили ко мне, как к Медному всаднику. Я делал то, что называется улыбкой. Студенты давно разбежались, остались люди в годах. Тот мужчина, что задал сокровенный вопрос про далёкое прошлое, фотографировался больше всех. А затем он стал махать мне ладошкой, когда я уселся в машину. Я тоже замахал в ответ. Почему-то машина не трогалась. Это Глеб задерживался. Минут пять мы махали друг другу. Затем укатили в город Воткинск. В этом Воткинске я ничего не видел. В темноте возникла церковь. Перед церковью на постаменте стоял маленький памятник. Я подумал про Чайковского-дитя, который тут родился и прожил первые годы. Но это оказался Ленин.
20 сентября
Затем мы вошли в парадную и встали возле дверей лифта. Местный поэт благообразного вида, Александр, человек с бородой, спокойный, на вид положительный, приятель Глеба нажал кнопку на давно не штукатуреной стене. Над кнопкой рука неизвестного патриота начертала успокаивающую фразу: «Пуск ракет на Америку».
Затем лифт поднял, и мы вошли в квартиру. Нас встретила добрая хозяйка, музейный работник. После нас стали потчевать грибным супом. Потом я благодарил и рассказывал истории часа два. Затем нам с Глебом отвели комнату и организовали диван. Я упал на него. У Глеба хватило совести лечь на пол. После прошла ночь, и я открыл глаза. Затем нас потчевали блинами. А я рассказывал всякие истории. Потом Глеб шустрил в Интернете, а я снова имел диван. Затем, ближе к вечеру, поэт довёл нас до автобусной станции, и мы поехали зачем-то в Пермь. Когда стемнело, автобус остановился. Посреди поля стоял платный туалет. Народ в большей своей части разбежался в разные стороны, а я проявил столичный нрав, заплатил пять рублей и воспользовался бессмысленным удобством. Затем автобус прикатил в Пермь. Там мы доехали, не знаю куда, где Глеба встретил моложавый работник местного министерства культуры. Джекил и Хайд тут же выманил у работника две тысячи трудовых рублей. Потом мы поднялись к работнику. Я снова имел диван, а Глеб что-то врал хозяину дивана о запредельных проектах. После время пришло, и я поднялся. Затем мы оказались в три ночи на вокзале. Соратник выманил у меня десять си-ди на продажу в Кемерово и убежал на поезд. Через некоторое время я тоже загрузился в другую сторону. Затем я лежал сутки, изнемогая от счастья. Я имел купейную полку!..
И вот я жив, дописываю строки реалий русского.
Пока сочинял с перерывами на Гомера, Трофименкова, Бенуа и Борхеса, Фейсбук сообщил, что Хайду дали по тыкве и разбили очки. Он привычно вытанцовывал возле сцены фрикционный танец. На сцене пела некая Женя Любич, а в зале слушали люди, купившие билеты. И Хайд их имел даром. Один людь ему и ухайдакал.
Иногда мировая гармония проявляет себя таким странным образом.
Владимир Рекшан, ноябрь 2013
